Вниз по верхней Валдайке
Летом 2000 года я выпросил на работе дополнительный отпуск и уехал на весь август на Валдайское озеро дописывать диссертацию. Однако, как я и подозревал заранее, написание диссертации окончательно достало меня уже к середине августа. Мне стали сниться трехмерные функционалы и неправильно пронумерованные графики. Но тут, кстати, случилось открытие утиной охоты. Я уже давно ни в кого не стреляю, но Открытие Утиной Охоты, это такой ритуал, убийство уток в процессе которого совсем не обязательно.
А через неделю после охоты мне представилась возможность сплавиться пару дней по речке Валдайке. Упускать такую возможность было нельзя. Я договорился с родителями, что они подберут меня на машине через день у автомобильного моста в 40 км. ниже по течению и отправился.
Вообще говоря, я испытываю насущную необходимость время от времени «сбрасывать интеграторы» – уходить в небольшой компании, а иногда в одиночку, куда-нибудь в глушь, хотя бы на пару дней. Как говорил один человек: «Природу я люблю дикую, а людей культурных». Так или иначе, я вышел ранним утром, нагруженный рюкзаком с байдаркой, палаткой и прочими необходимыми вещами.
Первые 7 км я шел пешком по лесовозной дороге, спрямляющей петли реки. Цель пешего перехода – обойти главные речные завалы. Валдайка по всей своей длине достаточно плотно (тьфу-тьфу-тьфу) заселена бобрами, их можно увидеть даже днем. Но! Цели бобров расходятся с целями водных туристов. По всем рекам Средней России идет бескомпромиссное сражение за право грызть прибрежные деревья в соответствии со своими предпочтениями. Зубы бобров против ножовок туристов. Ножовки почти повсеместно уступают. Участок, который я обходил, был давно проигран бобрам. Я один раз видел, как какие-то По-Настоящему Принципиальные Туристы проходили его по воде на байдарках. Первый раз я встретил их по пути в лес в 10 утра. Когда я возвращался из лесу в 3 часа дня, они продвинулись метров на триста. К счастью, я, наверное, все-таки не настоящий турист и завалы обошел по берегу.
Наконец, основные завалы кончились, и дорога в очередной раз подошла к реке. Я собрал байдарку, упаковал гермомешки и рюкзак и оттолкнулся от берега. Примерно полчаса пришлось заниматься слаломом – проходить через узкие пропилы в деревьях, сделанные в шахматном порядке, разгоняться на шиверках и обходить «обливняки» - подводные валуны, обтекаемые водой. На один обливняк я все же хорошо вылез. Если бы не «Щука», с ее отсутствием набора, там бы я и остался восстанавливать байдарку. В широкую подболоченую долину Валдайка выходит прямо с шиверки, достаточно неожиданно. Воды в это лето было много, плотина у истока Валдайки открыта на максимум, поэтому течение весьма приличное. Если не шлепать по воде веслами, то в прозрачной полутораметровой глубине можно наблюдать стайки красноперок, а иногда щуку или приличного язя. Ширина реки – метров семь. По берегам высоченные травянистые растения, плотно заселенные разнообразными стрекозами, мелкими птицами и еще какими-то неустановленными источниками шороха (по всей видимости, мышами). Вся долина – классическое место обитания уток, но утки мало, весной ее тут несравнимо больше. Зато есть один безнадежно тупой гусь – он постоянно со страшным шумом и криком взлетает перед байдаркой и садится в трехстах метрах впереди по течению. Я подхожу к нему и все начинается снова. Постепенно к реке начинают подходить гряды леса то справа то слева. Стоп. Поперек реки лежит здоровенная ель, видимо давно лежит, уже без коры. Лежит хорошо – с одного берега на другой, можно перейти как по мосту. Вершина ели у берега почти под водой, хочу перетащить лодку у вершины. Не тут то было! Елью как мостом недавно воспользовался медведь и заодно разрыл на берегу гнездо земляных ос. Осы очень возбуждены, ближе чем на 3 метра к ним не подойти. Чертыхаюсь на медведицу и перетаскиваю лодку у другого берега. Здесь может сложиться впечатление, что я в состоянии, как Дерсу Узала, определить по следам, что гнездо разрыла медведица (а не медведь). Увы, все проще – у медведей жестко разграниченные охотничьи территории, а я находился на территории старой здоровенной медведицы, хорошо знакомой местным охотникам (и даже мне).
Часа через полтора река подходит к разрушенной ГЭС. В сливе остатки затвора и обглоданные бобрами рогатки. Слив – косой. Разгоняюсь и прохожу слив. Иду без юбки и меня все таки успевает залить. Начинаю присматривать место для ночевки. Высаживаюсь на высокий левый берег. Вдоль берега идет широкая хорошо натоптанная в лесной подстилке тропа. Очень мне эта тропа подозрительна – некому здесь ходить да и незачем. За размышлениями о тропе замечаю, что по мне лазают больше десятка крупных лесных муравьев. Похоже, что тропа муравьиная. Удивительная вещь, с первого раза не веришь, но я уже один раз выходил по такой тропе из болота и был немало озадачен когда она вдруг кончилась у подножия старой ели. Дело в том, что многие поколения муравьев бродят одной и той же дорогой из муравейника на деревья и обратно (на деревьях они, должно быть, кормятся). По пути они собирают иголки из лесной подстилки. За несколько лет они собирают все иголки со своей тропы, образуя широкую «вытоптанную» дорогу. Вообще говоря, в здешнем лесу муравейники раз в несколько лет разрываются медведями (они очень любят муравьиные яйца). После каждого такого медвежьего визита муравьи с потусторонним упорством начинают восстанавливать муравейник на старом месте. Такие строительные усилия требуют большого количества иголок, поэтому «вытоптанные» тропы есть практически вокруг каждого старого муравейника. Но тропы – тропами, а ночевать здесь нельзя, сожрут. На Валдайском озере стоит Иверский монастырь, а соседний с ним остров носит название Муравьиный. По преданию, туда отвозили осужденных на казнь, раздевали и привязывали к дереву около муравейника. Страшная, говорят, была казнь.
Лодку я, оказывается, поставил прямо около муравейника. Муравьи чрезвычайно возбуждены – не то тоже посещались медведицей, не то вспомнили старые времена и Муравьиный остров. Стряхиваю муравьев, сажусь в лодку, стряхиваю муравьев, отталкиваюсь от берега, стряхиваю муравьев, выплываю на середину, стряхиваю муравьев (последних муравьев я стряхиваю уже вечером на привале). Проплываю мимо места своего прошлогоднего весеннего лагеря (я здесь стоял в мае четыре дня). Все заросло, но старый знакомый муравейник цел. Уходя отсюда весной, я подбросил муравьям полкило кускового сахара – но они отказались его есть – этот повсеместно втречающийся здесь вид жрет только мертвую древесину (и осужденных на казнь?). Вспомнил, как весной здесь каждый вечер на заре надо мной тянули вальдшнепы с характерным «хорьх-хорьх» - каждые две минуты по вальдшнепу – как поезда в метро. Плыву дальше. А зря, и я должен был об этом помнить – лес кончается, река опять выходит в широкую долину. Здесь место для ночевки найти сложнее. Дергаюсь к одному берегу, к другому, возвращаюсь метров на 700 вверх по течению и наконец пристаю к сухому острову, окруженному со всех сторон болотной растительностью. Ставлю палатку, приношу с болота сухостойных ольшин для костра. Жуткое количество комаров (сам виноват – встал почти на болоте). Большее их количество я видел только на Кольском – там их за 5 минут падало на 3 см. в котелок с супом. Разжигаю традиционный тихий ольховый костер. Готовлю ужин, жду заката. После заката должен появиться туман и пропасть комары. Туман появляется, но не везде, а потом вообще рассасывается. Комары, напротив, рассасываться не собираются. Только теперь их в темноте еще и не видно, поэтому борьба с ними переходит в вербальную форму. Ясная звездная ночь. Комары, наконец, нашли себе что-то более съедобное чем я, и улетели. В реке плещутся бобры. Слышу, как по своей тропинке (я ее разглядел засветло) к моему острову идет кабан. Подпускаю его метров на пятнадцать, потом даю ему знак, что место занято – стучу металлической ложкой о миску. Кабан очень характерно шумит уходя. Собираюсь спать. Переворачиваю на ночь байдарку, что вызывает панику среди бобров – они по всей реке прыгают в воду со специфическим звуком упавшего бревна. Утром повсюду туман. Меня в тумане не видно, поэтому на меня никто из живности внимания не обращает. Завтракаю в центре событий. Что происходит вокруг не видно, зато более чем слышно – кто-то прыгает в воду практически из под моих ног, плещутся рыбы, кто-то ломится через чащу на другом берегу, крякают какие-то утки – такое впечатление, что попал на колхозное собрание. Постепенно туман рассеивается, звуковая вакханалия стихает, и я отплываю. Метров через двести вдруг встречаю рыбака на лодке – он приплыл сюда за 5 км из деревни. На мое появление он реагирует довольно странно – говорит: «Слава Богу! Это ты, а я думал - опять медведь». Рыбак мне незнакомый, с одной стороны я боюсь, что он меня с кем-то спутал, а с другой стороны рад, что он заметил мое внешнее отличие от медведя (все таки медведи редко пользуются надувными байдарками для сплава). Выясняется, что за полчаса до моего появления реку практически у моего лагеря переплыл медведь. Я его (вероятнее всего, все же ее) само собой, в тумане не видел. Я, конечно, слышал, как кто-то плещется в тумане, но на медведя думал менее всего. А если постоянно замирать, прислушиваясь, на каждый звук, то в населенных зверями лесах можно свихнуться. Как известно, нельзя слушать как растет трава – можно оглохнуть. Чего стоит только один бобровый прыжок в воду! Поговорив с рыбаком, с удовлетворением отмечаю, что медведица ведет себя нормально – учуяв меня, не пошла на конфликт, а переплыла на другой берег. Апостериори понимаю почему она не гоняла меня весной, хотя я жил без оружия практически в центре ее угодий. А вот грибников местных она почему-то с аппетитом гоняет – сами рассказывали (правда, при медведице могли быть в то время медвежата). Плыву дальше. Проплываю деревню Закидово. Начинаются плесы, приходится лопатить веслами. Дикий участок кончился. Пошли поля, холмы и деревни на холмах. Перетаскиваюсь через два пешеходных наплавных моста и подлезаю под третий. За моей последней операцией внимательно наблюдают человек двенадцать – они все копали картошку, но смотреть, не перевернусь ли я под мостом – интереснее. Обломилось им. Не перевернулся. С явным разочарованием стали копать дальше. Проплываю каменистую быстрину между двумя плесами. С высокого правого берега падают родники – больше десятка. Вода в родниках с большим содержанием железа и пахнет сероводородом (как марциальные воды в Петрозаводске). На выходе из быстрины камыши. Врезаюсь в них и поднимаю метрах в двух от байдарки здоровую серую цаплю. Неожиданно река сузилась и опять разогналась – плыть стало веселее. На берегу стоит рыбак в синей робе и картузе и внимательно на меня смотрит, прямо-таки как цель сопровождает. Ну, думаю, наверное знакомый, а я его не узнал. Здороваюсь. Никакой реакции, продолжает сопровождать. Ну, думаю, Слава Богу – просто пьяный. Проплываю баньки от какой-то деревни и наконец пристаю у обговоренного моста в деревне Сопки. Водная часть закончена, но я прибыл на место на 5 часов раньше намеченного. Не торчать же все это время под мостом посреди деревни. Я подсушиваю байдарку, собираю рюкзак и выдвигаюсь по шоссе Валдай - Боровичи по направлению к дому. В полутора километрах от Сопок, у шоссе расположена бывшая деревня Турны. Сейчас деревня отстроена дачниками заново, из ничего. Рядом с деревней, на холме, церковь первой половины XIX века. Не слишком древняя, но очень стоит хорошо, на господствующей высоте, по-над речкой, а кругом стога на холмах и леса. Церковь практически полностью разрушена, остались только стены. Несколько раз я бывал здесь, мы заходили посмотреть на церковь по пути за ягодами, грибами и т.д. но все мельком. Теперь у меня было в запасе время, я скинул рюкзак и углубился в развалины. Из церкви вынесли все, включая балки пола и чугунную печь (печь, впрочем, разрушили и бросили тут же). Все стены исписаны «Здесь были…». Самая старая надпись – не то 1967 не то 1971 год. Царские врата разломаны, похоже, на дрова для костра, который жгли тут же. Я стоял под полуосыпавшимся куполом, на расколотых кирпичах, выпавших из купола, и думал…. Думал о том, как здесь шли службы, как звонили колокола на колокольне. Как жители окрестных деревень приходили сюда на праздники, как строили эту церковь. Еще думал о том, что если даже восстановить церковь, то не восстановить приход. Что если даже восстановить приход, то не восстановить Веру. И что начинать восстанавливать церкви нужно с восстановления Веры. Иначе опять будут сбрасывать колокола с колоколен и отправлять их на переплавку, а в церквях размещать конюшни. Еще думал о том, что восстановление веры не задача для Крепких Хозяйственников, Борцов за Народное Счастье, Молодых Реформаторов и Старых Патриотов. И ничего хорошего не придумывалось.
Вспоминался почему-то музей иконописи в Переславле. Там иконы собраны по темам – зал Богоматерей, Зал Спасов, зал Николаев-Чудотворцев. Не знаю как кому, а мне этот музей представился выставкой поверженных трофеев победившего атеизма. И иконы здесь смотрят как-то затравленно и жалко. А работники музея уверены, что иконы здесь на своем месте.
Еще я думал о том, что Религия вообще и Православие в частности не оперирует политическими, экономическими и военными ценностями. Серафим Саровский и Сергий Радонежский почему то не организовывали политических партий и не воевали в Эфиопии за военно-политические интересы. Цели религии несравненно выше. Ставка верующего – бессмертие и сопричастность Богу. Ставка святого – бессмертие и сопричастность Богу возможно большего числа людей. Значение имеет только Истина. А Истина постигается посредством Веры в Бога. У меня получался замкнутый круг.
Выбираясь обратно на дорогу, я наткнулся на компанию, отмечавшую что-то на траве в тени развалин. Отмечали весело – лыка не вязал уже практически никто. Рядом стоял автомобиль, на котором они должны будут вернуться домой по замысловатой траектории, доступной только безрассудно пьяным водителям, хранимым Богом.
Не знаю, когда мне удастся снова побывать здесь, но если когда-нибудь мои моральные силы ослабеют настолько, что я начну смотреть по телевизору политические ток-шоу и выписывать газеты, я знаю лекарство и помню маршрут. А рюкзак стоит у меня в комнате всегда собранным.